Ближе к одиннадцати, удостоверившись, что вечеринка удалась — даже сам Джек Делрой ей улыбнулся, — Люсиль Хендерсон заставила себя посмотреть в ту сторону, где в большом красном кресле с восьми часов вечера сидела Эдна Филлипс — курила сигареты, громким голосом через всю комнату здоровалась со знакомыми и сохраняла самое оживлённое выражение на лице и во взгляде, который никто из мальчиков и не думал ловить. Да, она все там же. Люсиль Хендерсон вздохнула, насколько позволяло тугое платье, нахмурила свои почти невидимые брови и оглядела всю шумную компанию, которую она пригласила пить отцовское виски. Потом, прошуршав подолом, решительно подошла к Уильяму Джеймсону-младшему, который кусал ногти и не сводил глаз со светловолосой девочки, сидевшей на полу в окружении трёх студентов.
— Эй, — сказала Люсиль Хендерсон, схватив Уильяма Джеймсона-младшего за локоть. — Пошли. Я хочу тебя кое с кем познакомить.
— С кем это? — С одной очень интересной девушкой.
Джеймсон потащился вслед за ней через всю комнату, на ходу догрызая ноготь на большом пальце. — Эдна, детка, — сказала Люсиль Хендерсон, — я бы хотела, чтобы ты поближе познакомилась с Биллом Джеймсоном. Билл — Эдна Филлипс. Или вы, голубчики, уже знакомы? — Нет, — ответила Эдна, окинув взглядом большой нос, оттопыренные губы и узкие плечи Джеймсона. — Рада с вами познакомиться, — сказала она ему. — Очень приятно, — буркнул Джеймсон, мысленно сопоставляя внешние данные Эдны и маленькой блондинки. — Билл — приятель Джека Делроя, — сообщила Люсиль. — Да я не так-то чтоб очень с ним знаком, — сказал Джеймсон. — Ну, я пошла. Пока, дети! — Все носишься, хозяйка? — крикнула ей вдогонку Эдна, а затем пригласила: — Присядьте, пожалуйста. — Д-да, это самое, — протянул Джеймсон, присаживаясь. — Я и так уже, вроде весь вечер сижу. — Я не знала, что вы приятель Джека Делроя, — сказала Эдна. — Он замечательная личность, верно ведь? — Ага, ничего вроде. Вообще-то я не так чтоб очень с ним знаком. Я не из их компании. — Вот как? А я думала, Лу сказала, что вы его приятель. — Ну да. Только я не так-то с ним знаком. Мне вообще-то пора домой. Мне к понедельнику сочинение задали. Я даже думал, что совсем не приду на этой неделе. — О, но вечеринка только расцветает, — сказала Эдна. — Бутон ночи. — Че-чего? — Бутон ночи. Я хочу сказать ещё рано. — Ага, сказал Джеймсон. — Только я даже думал, что совсем не приду на этой неделе. — Но ведь правда ещё рано! — Ага, я знаю. Но только… — А кстати, какая у вас тема? Внезапно с того конца комнаты донёсся звонкий заливистый смех маленькой блондинки, который с готовностью подхватили трое студентов. — Какая у вас тема? — повторила Эдна. — Д-да, это самое. В общем, про собор один. Ну, про описание одного собора в Европе. — А вы-то что должны с ним делать? — Д-да, это самое. Анализировать вроде. У меня записано. Маленькая блондинка и ее кавалеры снова разразились громким хохотом. — Анализировать? Значит, вы его видели? — Кого? — спросил Джеймсон. — Собор этот. — Я-то? Не-а. — Но как же вы можете анализировать, если никогда его не видели? — Д-да, это самое, ведь не я же. Ну, один тип описал собор. А я должен анализировать, вроде по его описанию. — А-а-а. Понятно. Ужасно трудно, должно быть. — Чего? — Я говорю, это должно быть ужасно трудно. Уж я-то знаю. Мне самой немало пришлось биться над такими материями. — Угу. — А какая же гадина это написала? — спросила Эдна. Со стороны маленькой блондинки — новый взрыв веселья. — Чего? — Я говорю, кто автор этого вашего описания? — Этот, как его, Джон Рескин1. — Ух ты! — сказала Эдна. — Ну, парень, и влопался ты! — Чего? — Влопался, говорю. По-моему, это очень трудная тема. — А-а, ну да. Эдна сказала: — кого, это вы разглядываете? Я здесь почти всех ребят знаю. — кто? Я? Никого. Я, может, пойду поищу чего-нибудь выпить? — Надо же! Вы буквально выразили то, что я как раз хотела сказать. Они поднялись одновременно. Эдна оказалась повыше, а Джеймсон пониже. — По-моему, какая-то выпивка есть на террасе, — сказала Эдна. — Что-то там, во всяком случае, должно быть. Можно пойти взглянуть. Заодно глотнуть свежего воздуха. — Ладно, — сказал Джеймсон. Они двинулись на террасу. Эдна шла на полусогнутых ногах, будто бы стряхивая на ходу пепел, который должен был за три часа накопиться у нее в подоле. Джеймсон тащился следом, озираясь назад и грызя ноготь на указательном пальце левой руки. Для того, чтобы читать, шить или решать кроссворды, на террасе Хендерсонов было, пожалуй, темновато. Бесшумно открыв двери, Эдна сразу же услышала, что с дальнего конца террасы, слева от нее, из темного угла раздаются приглушённые голоса. Но она прошла прямо к белому парапету, тяжело облокотилась, вздохнула полной грудью, а затем обернулась и посмотрела, где Джеймсон. — Там, вроде, кто-то разговаривает, — сказал Джеймсон, становясь рядом. — Тс-с-с! Ну, разве не божественная ночь? Вот вздохните полной грудью. — Ага. А где же это самое, виски? — Сейчас, — сказала Эдна. — Вы только вздохните. Один раз. — Ага, я уже вздохнул. Может, вон там оно? — Он отступил в темноту, где стоял столик. Эдна повернулась и смотрела, как он берет и снова ставит бутылки. Ей был виден только его силуэт. — Ничего не осталось! — Крикнул ей Джеймсон. — Тс-с-с! Тише! Подите сюда на минутку. Он возвратился к ней. — Ну, чего? — спросил он. — Поглядите на небо, — сказала Эдна. — Ага. Там в углу вроде кто-то разговаривает, вам не слышно? — Прекрасно слышно, ребёнок вы эдакий. — Как это — ребёнок? — Иногда, — сказала Эдна, — людям нужно, чтобы их предоставили самим себе. — А-а. Ну да. Я понял. — Да тише! Если бы это вам помешали, приятно бы вам было? — А-а, ну да. — Я бы, мне кажется, убила бы того человека. А вы? — Д-да, это самое, н-не знаю. Наверно. — А вы чем обычно занимаетесь, когда приезжаете по субботам домой? — Я-то? Н-не знаю… — Наверное, предаётесь излишествам юности? — Чего? — спросил Джеймсон. — Ну, носитесь, резвитесь — студенческая жизнь. — Не-а. Ну, то есть, это самое, я не знаю. Не особенно. — Между прочим, интересно, — сказала Эдна вдруг. — Вы очень напоминаете мне одного человека, с которым я была близка прошлым летом. То есть, с виду, конечно. И сложением Барри был почти совершенно как вы. Жилистый такой. — Да-а? — Умгу. Он был художник. О господи! — Вы чего? — Ничего. Просто я никогда не забуду, как он тогда непременно хотел написать мой портрет. Он всегда говорил мне — и совершенно серьёзно, заметьте: «Эдди, ты некрасива, если судить по обычным меркам, но в твоем лице есть что то, что мне хочется уловить». И он говорил это совершенно серьёзно, уверяю вас. Увы. Я позировала ему только однажды. — А-а, — сказал Джеймсон. — Знаете что? Я могу сходить принести пару стаканов из комнат. — Нет, — сказала Эдна. — Давайте просто выкурим по сигарете. Здесь так великолепно. Влюблённый шёпот и все такое. Верно ведь? — У меня вроде нет при себе сигарет. Они там в комнатах остались. — Не беспокойтесь, — сказала Эдна. — У меня есть с собой сигареты. Она щёлкнула замком своей нарядной сумочки, вынула оттуда чёрный изукрашенный блёстками портсигар, открыла и предложила Джеймсону одну из трех оставшихся там сигарет. Сигарету Джеймсон взял и снова заметил, что ему вообще-то уже пора, ведь он уже говорил ей об этом сочинении к понедельнику. Наконец он нашарил коробок и чиркнул спичкой. — О, — произнесла Эдна, раскуривая сигарету. — Тут уже скоро все начнут расходиться. А вы, между прочим, заметили Дорис Легет? — Это которая? — Ну, такая коротышечка, довольно белокурая. Ещё за ней ухаживал раньше Пит Айлзнер. Да вы, конечно, видели её. Она там на полу, по своему обыкновению, уселась и смеется во всю глотку. — А-а, эта? Знакомая ваша? — сказал Джеймсон. — Ну, до некоторой степени, — ответила Эдна. — Особенно мы с ней никогда не дружили. В основном я ее знаю со слов Пита Айлзнера, он мне о ней рассказывал. — Кто? — Да Пит Айлзнер. Неужели вы не знаете Питера? Отличный парень. Он раньше немного ухаживал за Дорис Легет. И на мой взгляд, она поступила с ним не слишком порядочно. Просто по-свински, я так считаю. — А что? — спросил Джеймсон. — Ах, оставим это. Я знаете как: никогда не стану подписывать своё имя, если у меня нет полной уверенности. Нет уж, хватит с меня. Только я не думаю, чтобы Питер врал мне. Уж кому-кому, но не мне. — Она ничего, — сказал Джеймсон. — Дорис Лигет? — Легет. Д-да, Дорис, вероятно, привлекательна на мужской взгляд. Но мне лично она нравилась больше-то есть, с виду, понятно, — когда у нее волосы были естественного цвета. Крашенные волосы — во всяком случае, на мой вкус, — выглядят искусственно, если, скажем, взглянуть при свете. Не знаю, конечно. Может быть, я ошибаюсь. Все красятся. Господи! Как подумаю, отец просто убил бы меня, если бы я явилась домой с подкрашенными, ну хоть бы даже самую малость подсветленными волосами. Он ужасно старомодный. По совести, не думаю, чтобы я стала краситься, если уж говорить всерьёз. Но знаете, как бывает. Иной раз сделаешь такую глупость, что Господи! И не только отец. Я думаю, Барри тоже убил бы меня за это. — Это кто? — спросил Джеймсон. — Барри. Молодой человек, о котором я вам рассказывала. — Он здесь сегодня? — Барри? Господи, конечно нет! Могу себе представить Барри на такой вечеринке! — Учится в колледже? — Барри? Учился. В Принстоне. Если не ошибаюсь, он окончил в тридцать четвёртом. Точно не знаю. В сущности, мы не встречались с прошлого лета. Не разговаривали, по крайней мере. Конечно, вечеринки всякие, никуда не денешься. Но я всегда успевала поглядеть в другую сторону, когда он смотрел на меня. Или просто убегала, например, в уборную. — А я думал, он вам нравится, этот парень, — сказал Джеймсон. — Умгу. До известного предела. — Чего? — Не важно. Я предпочитаю не говорить об этом. Просто он слишком многого от меня требовал, вот и все. — А-а, — сказал Джеймсон. — Я не чистоплюйка. Впрочем, не знаю. Может быть, я как раз чистоплюйка. Во всяком случае, у меня есть какие-то правила. И я на свой, пусть скромный, лад и придерживаюсь. Как могу, конечно. — Знаете что? — сказал Джеймсон. — Эти перила, они какие-то шатучие… — Конечно, я понимаю, когда молодой человек встречается с вами целое лето, тратит деньги, которые вовсе не должен тратить, на билеты в театры, на ночные кафе и всякое такое, конечно, я понимаю его чувства. Он считает, что вы ему обязаны. Но я просто не так устроена. Для меня все может быть только по-настоящему. А уж потом… Настоящая любовь… — Ага. Знаете, мне, это самое, пора. Сочинение к понедельнику… Ей-богу, давно бы уже надо было смотаться. Я, пожалуй, пойду выпью чего-нибудь, и домой. — Да, — сказала Эдна. — Идите. — А вы не пойдете? — Чуть погодя. Идите вперёд. — Ага, ладно. Пока, — сказал Джеймсон. Эдна облокотилась о перила другой рукой и закурила последнюю сигарету из своего портсигара. В комнатах кто-то вдруг включил радио или просто повернул на полную громкость. Сипловатый женский голос опять выводил популярный припевчик из этого нового обозрения — его даже мальчишки-рассыльные теперь насвистывают. Никакие двери так не грохочут, как решетчатые. — Эдна! — на террасе появилась Люсиль Хендерсон. — А, это ты, — сказала Эдна. — Привет, Гарри. — Взаимно. — Билл в гостиной, — сказала Люсиль Хендерсон. — Будь добр, Гарри, принеси мне что-нибудь выпить. — Есть. — Что произошло? — поинтересовалась Люсиль. — У тебя с Биллом не пошло дело на лад? Кто это там, Фрэнсис и Эдди? — Не знаю. Ему надо было уходить. У него большое задание на понедельник. — Ну, сейчас он сидит там на полу с Дотти Легет. Делрой суёт ей за шиворот орехи. Так и есть: это Фрэнсис и Эдди. — Твой малютка Билл хорош гусь. — Да? То есть как это? Эдна растянула рот и стряхнула пепел с сигареты. — Ну, как бы сказать? Довольно темпераментный. — Это Билл Джеймсон темпераментный? — Ну во всяком случае, я осталась жива, — сказала Эдна. — Только, пожалуйста, в другой раз держи его от меня подальше. — Хм. Вот век живи, — сказала Люсиль Хендерсон. — Куда запропастился этот придурок Гарри? Ну, пока, Эд. Эдна, докурив сигарету, тоже пошла в дом. Она быстро и решительно прошла через гостиную и поднялась по лестнице в ту половину квартиры, которую мать Люсиль Хендерсон считала нужным оградить от молодых гостей с горящими сигаретами и мокрыми стаканами в руках. Она пробыла там минут двадцать. Спустившись, она снова прошла в гостиную. Уильям Джеймсон-младший, держа в правой руке стакан, а пальцы левой — у рта, сидел на полу, отделённый несколькими спинами от маленькой блондинки. Эдна опустилась в большое кресло — оно так и стояло незанятое. Она щёлкнула замком своей вечерней сумочки и, открыв чёрный, в блестках портсигарчик, выбрала одну из десятка лежавших в нем сигарет. — Эй! — крикнула она, постукивая мундштуком сигареты о подлокотник большого красного кресла. — Эй, Лу! Бобби! Нельзя ли сменить пластинку? Под эту невозможно танцевать!